Юрий Маркович Нагибин родился в Москве в семье служащего. Он благодарен судьбе за то, что жил «в хо-рошей, коренной части Москвы, в окружении пре-красных старинных церквей и густых садов». Ясно, что он умеет видеть красоту в привычном, знакомом. Из его автобиографических произведений видно, что человек на все годы сохранил в себе ребенка, а детские годы считает самыми значительными для себя. Он рассказывает о своем детстве, о своих увлечениях, о том, что считает важным: о дружбе, о поисках своего пути в жизни. Как важно, когда человек может уви-деть себя со стороны. В 1940 году в журнале «Огонек» появился его первый рассказ «Двойная ошибка». Ав-тор с юмором вспоминает о своем неумеренном вос-торге по поводу этого первого опубликования. Зато о том, что он — участник Великой Отечественной вой-ны, написано мало и скромно.

Очень важно, став взрослым, добившись каких-то высот, не забыть кому ты многим обязан. Юрий Мар-кович — человек благодарный. Он вспоминает, что «читать только хорошие книги», научил его отчим. Русская и западная классика были литературой его детства.

«Мой первый друг, мой друг бесценный» — это пер-вая строка стихотворения А. С. Пушкина «И. И. Пу-щину». Пущин был лучшим другом Пушкина с ли-цейской поры. Он первым приехал к опальному поэту в Михайловское. Ю. М. Нагибин мерит свою дружбу с Павликом такой высокой меркой, и поэтому так и на-звал рассказ.

Своего друга герой рассказа впервые увидел длин-ным, тонким, бледно-веснушчатым мальчиком «с большими серо-голубыми глазами в пол-лица, он «с тихим, независтливым восхищением наблюдал наши молодецкие забавы». Герою почему-то захотелось вы-ставиться перед этим мальчиком, но он понял, что ве-дет себя неискренне, и мальчик об этом догадывается. Через некоторое время отношение героя к новому мальчику резко изменилось. Герой почувствовал ува-жение к нему: «Его мнимая настырность обернулась тонкой деликатностью: он имел право водить компа-нию с нами, но не хотел навязываться, терпеливо ожидая, когда его позовут».

Новый друг поражает героя: «Каким же запасом индивидуальности обладал этот мальчик... если сумел войти в душу другого человека..» Спустя годы притя-гательное обаяние и одаренность друга для него оста-ются загадкой: «Я знаю, что еще не могу написать о Павлике по-настоящему. И неизвестно, смогу ли ко-гда-нибудь».

Дружбу с Митей Гребенниковым рассказчик назы-вает мнимой: она «началась еще в нежном возрасте четырех лет». Скорее всего мальчики подружились потому, что жили рядом, так как в этом возрасте чело-век редко выбирает себе друга.

Автор о своем опыте дружбы рассказывает с ирони-ей: «Я был уже искушен в дружбе. Помимо рядовых и добрых друзей, у меня имелся закадычный друг, чер-нявый, густоволосый, подстриженный под девочку Митя Гребенников». Эпитеты, которыми автор наде-лял Митю, выдают неприязнь к нему. Герой рассказа размышлял так: если у всех есть друзья — и у меня должен быть «закадычный» друг.

Дружба с Митей пошла на спад, когда он переехал в новый дом, стал хвастаться, о прежнем доме говорил брезгливо, «что это время ему кажется страшным сном». В детстве герой верил в искренность слов, а не поступков: «Наша дружба больше нас самих, мы не имеем права терять ее». Эти слова не более чем просто красивая фраза. На самом деле Митя «оказался ябе-дой» , доносчиком, а после пытался вести себя, как ни в чем не бывало. «Все это выглядело фальшиво, сквер-но, непорядочно». Спустя годы Митю характеризует уже взрослый человек: «Слабодушный, чувствитель-ный, слезливый», «вздорный».

Митя и Павлик отличаются и внешне, и по манере поведения — Павлик сдержан, немногословен, дели-катен. Конечно же, противоположны и внутренние качества.

Павлик «себя воспитывал сам». Он так поставил себя с родителями, что своими интересами, распоряд-ком дня, привязанностями и перемещениями, собой распоряжался сам. Его отличала самостоятельность и независимость. Он не пытался находиться на первом плане, а отличался «редким душевным целомудри-ем». «Не считал себя вправе навязывать людям свои мысли и соображения, взгляды и оценки, не говоря уже о сомнениях и надеждах. Посторонним людям он казался апатичным, вялым, безучастно пропускаю-щим бытие мимо себя. Но я — то знаю, как мощно за-ряжен на жизнь был Павлик, каким сильным, страст-ным, целенаправленным характером он обладал». Автор сравнивает его характер с характером Атоса: «безупречным и благородным всегда и во всем, вопре-ки всему». Дружбу с ним считает наступлением новой эры в жизни: «И вот настал в моей жизни Павлик». Павлик долгое время был на положении чужака и во дворе, и в классе, поэтому ребятам казалось, что он находился под покровительством и опекой Юры. «На самом деле ни один из нас не зависел от другого, но ду-шевное превосходство было на стороне Павлика». «Его нравственный кодекс был строже и чище моего». Для Павлика очень важным было понятие чести, он «не признавал сделок с совестью». Автор вспоминает: «Я на своей шкуре испытал, насколько непримири-мым может быть мягкий и покладистый Павлик»; «У Павлика слово не расходится с делом».

Поступок Юры на уроке немецкого языка Павлик расценивает как предательство. Это потрясло его: «У него были какие-то странные глаза: красные и нали-тые влагой». «Он и сейчас не давал слезам пролиться, но, конечно же, он плакал». Этот случай характеризу-ет и автора: не каждый сможет рассказать о низком поступке, за который спустя годы испытываешь стыд. Юра приходит к мысли, что совершил предательство. Он понимает, что будь на его месте Павлик, он бы никогда не выдал друга. Павлик дал время Юре осознать низость поступка. И через год в ответ на за-писку Юры, «он без всяких церемоний... поднялся ко мне, как делал это прежде»: «не хотел, чтобы я нес от-ветственность за себя прежнего. Он понял, что во мне стала другая кровь, вот и пришел».

Погиб Павлик во время Великой Отечественной войны. Отделение, которым командовал Павлик, было сожжено немцами в здании сельсовета. Никто из его отделения не вышел с поднятыми руками. Ав-тор испытывает и нежность и вину, вспоминая друга: детское — «Павлик» никак не сочетается со словом «командовал».

«Если мерить жизнь последним поступком Павли-ка, разве могу я считать, что ни в чем не виноват?» — задается вопросом автор. Это наша вина живых перед павшими, погибшими: «Каждый погибший откупает у гибели другого. Павлик дал себя сжечь, чтобы жил я. А я плохо распорядился его подарком. Надо все вре-мя помнить о подвиге ушедших; быть может, тогда исчезнет зло и исполнится самая заветная человече-ская мечта — вернуть к жизни погибших...»

Давай сразу - чего тебе от меня нужно?

Чтобы ты вернул мне молодость.

Вот этого-то я как раз и не могу.

Он ошибался, он делал это - фактом своего присутствия и тем, что сам не вовсе покинул страну детства. По разным причинам не отпускало нас детство. У меня это связано с писательством, а у него - с немолодой женщиной, так старательно затянувшей свое располневшее тело, так естественно соединившей на увядшем лице ухищрения косметики с молодым блеском глаз.

Миновал какой-то рубеж, и сейчас Лайма стареет от встречи к встрече, а видимся мы довольно часто. Интересно, какой видит ее Вовка? Я не верю, что она представляется ему юной девушкой. Чепуха, так в жизни не бывает. Скорее, ему мил и угоден ее нынешний стареющий облик, в котором трогательно проглядывает былое. Он до сих пор любит ее, этот громадный смугло-черный человек без единого седого волоска. Кто-то сказал о Мопассане: печальный бык. Образ на редкость подходит к Вовке с его большой упрямо-лобастой головой, крупными красивыми глазами, могучей шеей, правильнее - выей. Кстати, разве видел кто веселого быка? И в стаде, и на пастбище, и на арене бык всегда печален. Он печален, покрывая корову, ощипывая траву, насаживая на рога несчастную клячу или маленького, испуганного, безжалостного человечка, которому во что бы то ни стало надо его убить. Бык печален, ибо заранее ничего хорошего не ждет от жизни. Но это мешает ему в совершенстве воплощать идею своего существования.

Мне казалось подлостью, что Иван напомнил мне о той драке, - продолжал разговор Вовка. - Я считал его выше этого…

Я тоже! - покраснев, воскликнула Лайма. - Я была уверена, что он никогда, никогда этого не делал.

- «Никогда» - фальшивое слово, - сказал Вовка. - Сколько раз я убеждался, что за ним большой или малый обман, порой невольный. Если женщина говорит, что она «никогда» не изменяла мужу, понимай: она изменяла ему реже, чем могла бы. Они «никогда» не виделись… Да нет же, виделись, случайно раз-другой - на улице, на вокзале, в кафе, у общих знакомых, или почему-то в Ферапонтовом монастыре, или на вершине Эвереста. Вообще все крайние утверждения требуют осторожного подхода. Иван никогда не напоминал о нашей драке, но вот раз напомнил, и правильно сделал. Тогда я этого не понимал. Он не стал объясняться со мной, только сказал: «А ты думал, я позволю его убить?..» Ваня был мудр. У себя в кружке Арсенов проигрывал - что же, другие лучше держали удар, тоньше маневрировали, все это происходило в горных высях. А здесь - кошмар, конец света, гибель всех идеалов, смерть мечты!.. Я потом был здорово рад, что Ваня меня удержал. Иногда ночью ворочаешься без сна, мысли одолевают, вся прожитая жизнь наваливается. И вспомнишь про Петьку Арсенова - и что-то отпускает внутри. Помните, как в Священном Писании: «Удержал ангел Господень занесенную руку».

А какая судьба у Пети Арсенова? - спросил я.

Погиб. Почти в одно время с Иваном.

Чуть позже, - поправила Лайма.

Подробности неизвестны?

Какие там подробности! Мать получила похоронную: «Пал смертью героя…» Так ведь всегда писали, даже если от шальной пули. И правильно, для каждой матери сын погибает смертью героя… Но знаете, я уверен, что тут слова о геройской смерти надо понимать впрямую. Он погиб так скоро, в самом начале, когда, помните, грудью против танков… Это как раз для Арсенова. Он же был Великий боец, его никто не мог сокрушить, хотя он плохо держал удар. Если когда-нибудь докопаются, что неизвестный боец остановил грудью фашистский танк на подступах к Москве, то не сомневайтесь - это Петя Арсенов… Но если так… если это было, то лишь потому, что раньше другой мальчик, Иван, спас его непобедимое сердце.

Мы жили в одном подъезде, но не знали друг друга. Далеко не все ребята нашего дома принадлежали к дворовой вольнице. Иные родители, уберегая своих чад от тлетворного влияния двора, отправляли их гулять в чинный сад при Лазаревском институте или в церковный садик, где старые лапчатые клены осеняли гробницу бояр Матвеевых.

Там, изнывая от скуки под надзором дряхлых богомольных нянек, дети украдкой постигали тайны, о которых двор вещал во весь голос. Боязливо и жадно разбирали они наскальные письмена на стенах боярской гробницы и пьедестале памятника статскому советнику и кавалеру Лазареву. Мой будущий друг не по своей вине делил участь этих жалких, тепличных детей.

Все ребята Армянского и прилегающих переулков учились в двух рядом расположенных школах по другую сторону Покровки. Одна находилась в Старосадском, под боком у немецкой кирхи, другая - в Спасоглинищевском переулке. Мне не повезло. В год, когда я поступал, наплыв оказался столь велик, что эти школы не смогли принять всех желающих. С группой наших ребят я попал в очень далекую от дома 40-ю школу в Лобковском переулке, за Чистыми прудами.

Мы сразу поняли, что нам придется солоно. Здесь царили Чистопрудные, а мы считались чужаками, непрошеными пришельцами. Со временем все станут равны и едины под школьным стягом. Но поначалу здоровый инстинкт самосохранения заставлял нас держаться тесной группой. Мы объединялись на переменках, гуртом ходили в школу и гуртом возвращались домой. Самым опасным был переход через бульвар, здесь мы держали воинский строй. Достигнув устья Телеграфного переулка, несколько расслаблялись, за Потаповским, чувствуя себя в полной безопасности, начинали дурачиться, орать песни, бороться, а с наступлением зимы завязывать лихие снежные баталии.

В Телеграфном я впервые приметил этого длинного, тонкого, бледно-веснушчатого мальчика, с большими серо-голубыми глазами в пол-лица. Стоя в сторонке и наклонив голову к плечу, он с тихим независтливым восхищением наблюдал наши молодецкие забавы. Он чуть вздрагивал, когда пущенный дружеской, но чуждой снисхождения рукой снежок залеплял чей-то рот или глазницу, скупо улыбался особо залихватским выходкам, слабый румянец скованного возбуждения окрашивал его щеки. И в какой-то момент я поймал себя на том, что слишком громко кричу, преувеличенно жестикулирую, симулирую неуместное, не по игре, бесстрашие. Я понял, что выставляюсь перед незнакомым мальчиком, и возненавидел его. Чего он трется возле нас? Какого черта ему надо? Уж не подослан ли он нашими врагами?.. Но когда я высказал ребятам свои подозрения, меня подняли на смех:

Белены объелся? Да он же из нашего дома!..

Оказалось, мальчик живет в одном подъезде со мной, этажом ниже, и учится в нашей школе, в параллельном классе. Удивительно, что мы никогда не встречались! Я сразу изменил свое отношение к сероглазому мальчику. Его мнимая настырность обернулась тонкой деликатностью: он имел право водить компанию с нами, но не хотел навязываться, терпеливо ожидая, когда его позовут. И я взял это на себя.

Во время очередной снежной битвы я стал швырять в него снежками. Первый снежок, угодивший ему в плечо, смутил и вроде бы огорчил мальчика, следующий - вызвал нерешительную улыбку на его лице, и лишь после третьего поверил он в чудо своего причастия и, захватив горсть снега, пустил в меня ответный снаряд.

Когда схватка кончилась, я спросил его:

Ты под нами живешь?

Да, - сказал мальчик. - Наши окна выходят в Телеграфный.

Значит, ты под тетей Катей живешь? У вас одна комната?

Две. Вторая темная.

У нас тоже. Только светлая выходит на помойку. - После этих светских подробностей я решил представиться: - Меня зовут Юра, а тебя?

И мальчик сказал:

Тому сорок три года… Сколько было потом знакомств, сколько звучало в моих ушах имен, ничто не сравнится с тем мгновением, когда в заснеженном московском переулке долговязый мальчик негромко назвал себя: Павлик.

Каким же запасом индивидуальности обладал этот мальчик, затем юноша - стать взрослым ему не довелось, - если сумел так прочно войти в душу другого человека, отнюдь не пленника прошлого при всей любви к своему детству. Слов нет, я из тех, кто охотно вызывает духов былого, но живу я не во мгле минувшего, а на жестком свету настоящего, и Павлик для меня не воспоминание, а соучастник моей жизни. Порой чувство его продолжающегося во мне существования настолько сильно, что я начинаю верить: если твое вещество вошло в вещество того, кто будет жить после тебя, значит, ты не умрешь весь. Пусть это и не бессмертие, но все-таки победа над смертью. Я знаю, что еще не могу написать о Павлике по-настоящему. И неизвестно, смогу ли когда-нибудь написать… Мне очень многое непонятно, ну хотя бы что значит в символике бытия смерть двадцатилетних. И все же он должен быть в этой книге, без него, говоря словами Андрея Платонова, народ моего детства не полон.

1. Юрий Маркович Нагибин;

2. «Мой первый друг, мой друг бесценный»

3. Жанр: рассказ;

4. Класс: 6;

5. Год написания: примерно 70-е годы, если исходить из содержания рассказал. Это брежневская эпоха, эпоха «застоя».

6. Эпоха, описываемая в рассказе, относится к концу двадцатых – началу сороковых годов, время репрессий и коллективизаций.

Рассказ автобиографичен, написан в форме мемуаров.

Автор вспоминает, как познакомился со своим самым близким другом Павликом, каким Павлик был человеком: скромным, даже застенчивым, но с твердыми нравственными установками. Нагибин сравнивает его с другим своим другом – Митей Гребенниковым – истеричным высокомерным мальчиком.

Воспоминания о дружбе с Павликом идут вперемешку с цитатами и философскими раздумьями о смысле жизни. Увы, жизнь друга Нагибина оборвалась в 1942 году: он погиб, обороняя деревню от немцев, не приняв предложения сдаться. Спустя много лет Нагибин попал в те места, где принял свой последний бой его самый близкий друг. И ему в голову пришла мысль, что Павлик дал себя убить, чтобы жили другие, в том числе и он. Что всякий раз, когда кто-то погибает, значит, он дарит возможность жить другому человеку. Но не всегда человек правильно распоряжается этим подарком. «Если мерить мою жизнь последним поступком Павлика, разве могу я считать, что ни в чем не виноват? Нет. Виноват. Виноват во всем: в том, что не отдал своей жизни за друга, не спас, не защитил миллионы погибших, виноват в тюрьмах и лагерях, в убийстве президентов и проповедников, в плохих книгах - не только своих; в том, что правда ходит с поджатым хвостом, а ложь и клевета - задрав голову; что в мире не затихают выстрелы, не затухают пожарища, гибнут дети и не счесть обездоленных…», - это автор говорит про себя, но, по сути, данные слова касаются каждого из нас.

9. Я прочла этот рассказ во время летних каникул в учебнике по литературе, и, как бы пафосно это не звучало, он меня ошеломил. Несколько дней я ходила под впечатлением от прочитанного, не в силах оправиться от того трагизма, какой сквозит из каждой строчки.

Я думала о том, как жестока и несправедлива жизнь, и, может быть, именно тогда я в первый раз задумалась о том горе, которое принесла война. Горе, которое не отпускает человека до конца жизни, и малую толику которого Нагибин дал почувствовать своим читателям.

Читая рассказы о войне или изучая военные документы, мы подчас забываем, что за сухими столбиками цифр стоят реальные люди, и что персонажи, которые написаны в книжках – это тоже люди, такие же, как и мы, просто им повезло меньше – их жизнь на две неравные части разделила война.

Нагибин говорит о том, что мы получили в подарок жизнь, и теперь не вправе пренебрегать этим подарком. Мы должны делать всё, чтобы жизнь на Земле стала лучше: чтобы было меньше войн, катаклизмов, чтобы как можно меньше людей были обездолены. Нам это сделать легче, чем им – Павлику и всем тем, кто отдал свои жизни ради того, чтобы жили мы.

Юрий Маркович Нагибин

Мой первый друг, мой друг бесценный

Мы жили в одном подъезде, но не знали друг друга. Далеко не все ребята нашего дома принадлежали к дворовой вольнице. Иные родители, уберегая своих чад от тлетворного влияния двора, отправляли их гулять в чинный сад при Лазаревском институте или в церковный садик, где старые лапчатые клены осеняли гробницу бояр Матвеевых.

Там, изнывая от скуки под надзором дряхлых богомольных нянек, дети украдкой постигали тайны, о которых двор вещал во весь голос. Боязливо и жадно разбирали они наскальные письмена на стенах боярской гробницы и пьедестале памятника статскому советнику и кавалеру Лазареву. Мой будущий друг не по своей вине делил участь этих жалких, тепличных детей.

Все ребята Армянского и прилегающих переулков учились в двух рядом расположенных школах, по другую сторону Покровки. Одна находилась в Старосадском, под боком у немецкой кирхи, другая - в Спасоглинищевском переулке. Мне не повезло. В год, когда я поступал, наплыв оказался столь велик, что эти школы не смогли принять всех желающих. С группой наших ребят я попал в очень далекую от дома 40-ю школу в Лобковском переулке, за Чистыми прудами.

Мы сразу поняли, что нам придется солоно. Здесь царили Чистопрудные, а мы считались чужаками, непрошеными пришельцами. Со временем все станут равны и едины под школьным стягом. Поначалу здоровый инстинкт самосохранения заставлял нас держаться тесной группой. Мы объединялись на переменках, гуртом ходили в школу и гуртом возвращались домой. Самым опасным был переход через бульвар, здесь мы держали воинский строй. Достигнув устья Телеграфного переулка, несколько расслаблялись, за Потаповским, чувствуя себя в полной безопасности, начинали дурачиться, орать песни, бороться, а с наступлением зимы завязывать лихие снежные баталии.

В Телеграфном я впервые приметил этого длинного, тонкого, бледно-веснушчатого мальчика с большими серо-голубыми глазами в пол-лица. Стоя в сторонке и наклонив голову к плечу, он с тихим, независтливым восхищением наблюдал наши молодецкие забавы. Он чуть вздрагивал, когда пущенный дружеской, но чуждой снисхождения рукой снежок залеплял чей-то рот или глазницу, скупо улыбался особо залихватским выходкам, слабый румянец скованного возбуждения окрашивал его щеки. И в какой-то момент я поймал себя на том, что слишком громко кричу, преувеличенно жестикулирую, симулирую неуместное, не по игре, бесстрашие. Я понял, что выставляюсь перед незнакомым мальчиком, и возненавидел его. Чего он трется возле нас? Какого черта ему надо? Уж не подослан ли он нашими врагами?.. Но когда я высказал ребятам свои подозрения, меня подняли на смех:

Белены объелся? Да он же из нашего дома!..

Оказалось, мальчик живет в одном подъезде со мной, этажом ниже, и учится в нашей школе, в параллельном классе. Удивительно, что мы никогда не встречались! Я сразу изменил свое отношение к сероглазому мальчику. Его мнимая настырность обернулась тонкой деликатностью: он имел право водить компанию с нами, но не хотел навязываться, терпеливо ожидая, когда его позовут. И я взял это на себя.

Во время очередной снежной битвы я стал швырять в него снежками. Первый снежок, угодивший ему в плечо, смутил и вроде бы огорчил мальчика, следующий вызвал нерешительную улыбку на его лице, и лишь после третьего поверил он в чудо своего причастия и, захватив в горсть снега, пустил в меня ответный снаряд. Когда схватка кончилась, я спросил его:

Ты под нами живешь?

Да, - сказал мальчик. - Наши окна выходят на Телеграфный.

Значит, ты под тетей Катей живешь? У вас одна комната?

Две. Вторая темная.

У нас тоже. Только светлая выходит на помойку. - После этих светских подробностей я решил представиться. - Меня зовут Юра, а тебя?

И мальчик сказал:

…Тому сорок три года… Сколько было потом знакомств, сколько звучало в моих ушах имен, ничто не сравнится с тем мгновением, когда в заснеженном московском переулке долговязый мальчик негромко назвал себя: Павлик.

Каким же запасом индивидуальности обладал этот мальчик, затем юноша - взрослым ему не довелось стать, - если сумел так прочно войти в душу другого человека, отнюдь не пленника прошлого при всей любви к своему детству. Слов нет, я из тех, кто охотно вызывает духов былого, но живу я не во мгле минувшего, а на жестком свету настоящего, и Павлик для меня не воспоминание, а соучастник моей жизни. Порой чувство его продолжающегося во мне существования настолько сильно, что я начинаю верить: если твое вещество вошло в вещество того, кто будет жить после тебя, значит, ты не умрешь весь. Пусть это и не бессмертие, но все-таки победа над смертью.

Автор рассказывает о начале всего в жизни каждого человека. Он твердит, что все когда-то с каждым случалось впервые. Неожиданно и в первый раз в жизни человек встречает другого человека. Но и м суждено на всю жизнь связать свои судьбы. Они становятся истинными друзьями.

Автор рассказывает о своем верном и преданном друге . Его друга звали Сашей. Они встретились еще в садике, но эта встреча была для каждого очень важной и решающей. У друга автора была очень интересная внешность. Тот был худой, с огромными глазами зеленого цвета. Всегда любил быть аккуратным и опрятно одевался. Друзья очень любили вместе проводить время. С удовольствием каждый из них выслушивал другого.

Друзья учились в разных школах. Каждый из них имел и друзей одноклассников, но они никогда не сомневались, что являются самыми близкими друзьями и это на всю жизнь. Автор сравнивает их дружбу с дружбой Пущина и Пушкина. Он рад, что и его друга зовут как Великого поэта. Автор гордится и радуется крепкой дружбе двух великих людей. Он желает брать с них пример. Он говорит, что судьба еще не испытывала его с Сашей дружбу, Но уверен, что и они смогут все преодолеть и сохранить свою преданную дружбу.

Их отношения будут так крепки и вечны, как у Пушкина и Пущина.

Картинка или рисунок Нагибин Мой первый друг, мой друг бесценный

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Чехов Хамелеон
• Краткое содержание сказки Госпожа Метелица братьев Гримм

  По-разному живут две молодые девушки у одной женщины: одной, некрасивой и ленивой, женщина приходится родной матерью, а второй, милой и прилежной – мачехой. Трудолюбивая девушка выполняет всю работу по дому

• Краткое содержание Тёркин на том свете Твардовский

  Тёркин оказывается не, как хотели бы читатели, в конторе, на заводе, в ансамбле, а на том свете… Автор сетует, что везде от героя было б больше толка.

• Краткое содержание Чехов Чайка

  Действия пьесы проходят в поместье Сорина Петра Николаевичка, к нему в гости приехала его сестра-актриса, Ирина Николаевна Аркадина, с ней ещё приехал и беллетрист Борис Тригорин, последнему еще не было сорока, но он уже являлся довольно знаменитым

• Краткое содержание Семяновский Фронтовое детство

  Идет война. Очень быстро мальчик по имени Федя стал полным сиротой. Парня взял на работу куркуль Третьяк. Мальчик работал на него в течение нескольких лет. Чего он только не делал: занимался хозяйственными вопросами и делал любую работу.